Казанова. Роман с Россией

 

Хит Леджер в фильме «Казанова» Лассе Хальсрема (2005 год)
Дональд Сазерленд в фильме «Казанова» Феллини (1976 год)
Иллюстрация к воспоминаниям Казановы. Итальянская гравюра конца XIX века
Образ современного казановы создал Марчелло Мастроянни в фильме «Казанова 70»
Ален Делон сыграл влюблённого авантюриста в «Возвращении Казановы»
Казанова в разные годы жизни, портреты работы младшего брата афериста, Франческо (около 1750), Пьетро Лонги и И. Берка (1788)
...но Екатерина II отвергла все прожекты итальянского авантюриста
Встреча Казановы с Екатериной II произошла в петербургском Летнем саду

 

Бесподобный соблазнитель Джакомо Казанова искушал европейцев фантастическими прожектами и чудесами, а женщин – любовными чарами. Попытался он соблазнить и Россию...

 

Зимой 1764 года по накатанной дороге из Риги в Санкт-Петербург ехала карета-дормез, запряжённая шестёркой лошадей. В таких «спальных вагонах» путешествовали только очень знатные и очень богатые господа, поэтому все уступали дорогу экипажу.
В дормезе с комфортом устроился известный авантюрист, венецианец Джованни Джакомо Казанова. Карета досталась ему по случаю и как нельзя более кстати: в ней он мог спать, растянувшись во весь свой немалый рост, мог отобедать и даже пригласить гостей.
Однако ехал Казанова не в лучшем расположении духа. До недавнего времени ему казалось, что к середине жизни, к своим сорока годам, он достиг почти всего, к чему стремился. Он, выходец из актёрской семьи, теперь вращался в высшем обществе, водил знакомство с вельможами и знатью; его принимали многие монархи Европы. Он научился добывать деньги из ничего, просто из веры простодушных людей в чудо. Он прославился как писатель, драматург, автор исторических и философских сочинений; он беседовал с Вольтером, состоял в переписке с выдающимися людьми своего времени. Масоны и розенкрейцеры считали его «посвящённым» братом и снабжали тайными рекомендациями. Иногда госпожа Фортуна улыбалась ему, и он становился сказочно богат; тогда Казанова мог себе позволить роскошествовать, щедро одаривать любовниц, играть в карты «на удачу», а не ради наживы.
По натуре Казанова был прожигатель жизни, жуир (от французского «играть», «наслаждаться»), ценитель женщин (изредка – и мужчин), изысканных блюд и тонких вин, азартный игрок. Деньги не были его божеством, но он в них всегда нуждался, чтобы со вкусом тратить.
Другое дело – слава, репутация «властителя дум»: они были необходимы Казанове для удовлетворения ненасытного честолюбия. Ему постоянно требовалось признание общества, одобрение авторитетов в науке, литературе и искусстве; он всякий раз торжествовал, побеждая за карточным столом, в дуэльных поединках и, разумеется, в «битвах Марса и Венеры».
Свои любовные похождения Казанова считал, если угодно, частью карьеры. «Моя жизнь – это моя плоть, моя плоть – моя жизнь, – утверждал он. – Всю свою жизнь служил я плотским радостям, и не было для меня занятия более важного». В любви и сексе Казанова был таким же исследователем, как в литературе и науке, он жаждал всё испытать, изведать. Его любовницами и партнёршами были женщины всех возрастов – от девочек до старух, и всех социальных категорий – от маркизы до служанки. Очень увлекали его монахини – он с трепетом отбивал невест у самого Бога, а самой лёгкой добычей он считал актрис, с которыми Казанова словно играл в одном спектакле. В интимной жизни для него не было запретного. Он практиковал секс с подругами, с сёстрами, в экстремальных условиях (например, через решётку монастырской ограды); он подсматривал за чужими утехами и позволял наблюдать за своими, участвовал в оргиях, согрешил даже с собственной дочерью. Не избегал Казанова и «итальянской любви» – так называли тогда гомосексуальные отношения. Вероятно, он был любовником своего благодетеля, а затем приёмного отца – венецианского сенатора Брагадина. В Турции венецианец и его приятель Исмаил на берегу озера подсматривали за лесбийскими играми двух обнажённых наяд, и оба так возбудились, что поочерёдно овладели друг другом.
Впрочем, случались в жизни Казановы и настоящие увлечения, и подлинная любовь. Однако случайных связей было куда больше, но он, как истинный сочинитель, умел представить их галантными приключениями.
Любовные победы были необходимы Казанове не только для «восторгов сладострастья», но и как постоянные подтверждения его неотразимости, превосходства, власти. Ему льстило, когда его сравнивали с Дон Жуаном, но сам Казанова видел изъян такого сравнения. Дон Жуан был рыцарем любви, он искал Прекрасную Даму в каждой своей возлюбленной и всякий раз был разочарован, ибо идеал недостижим. Казанова искал не идеала, а удовольствий, частенько покупал их: и деньгами, и подарками, и услугами – протекциями, например. С другой стороны, Казанова был честнее с оставленными ими любовницами: одних пристраивал, других обеспечивал, и уж во всяком случае не бросал на произвол судьбы. А Дон Жуан? Этот рыцарь обманом добивался любви, убивал соперников и безжалостно бросал своих жертв, разбивая их сердца и судьбы. «Ещё неизвестно, кто из нас благороднее!» – мог сказать Казанова.

Когда изменяет Фортуна
Жизнь авантюриста только на первый взгляд легка и безоблачна. На родине Казанова был заключён в тюрьму, откуда после многочисленных попыток совершил побег; его часто преследовали в разных странах; ему не раз угрожали клинок или пуля. А чем платят за греховные удовольствия, известно – сластолюбца часто поражала, как он говорил, «венерина отрава, что растекалась по членам». Но могучий организм и природное жизнелюбие итальянца брали верх над невзгодами и болезнями. Казанова обычно пребывал в весёлом настроении и с надеждой глядел в будущее.
И вот недавно он словно споткнулся...
Казанова посмотрел на окружающие заснеженные поля и леса. В этих диких краях не поймёшь, какое время дня, – вечные сумерки. К месту припомнилась начальная терцина «Божественной комедии» Данте:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины...
Это приключилось с ним в Британии, всего год назад. Путешествие начиналось превосходно: приятные и полезные знакомства, посещение музеев и королевской библиотеки, короткий ненавязчивый роман. Казанову принял король Георг III, самолюбие авантюриста было удовлетворено. И вот в недобрый час он увлёкся куртизанкой Шарпийон, что в переводе значит Злючка. Она была настоящей хищницей, но с мордашкой наивной девочки. Она и её алчная мамаша с двумя тётушками обобрали Казанову дочиста, но, что сводило его с ума, злодейка Шарпийон так и не отдалась ему! Их отношения превратились в ожесточённый поединок. В конце концов посрамлённый соблазнитель чуть не утопился в Темзе, и только вмешательство друга удержало его от самоубийства.
Вдобавок один мелкий аферист подсунул Казанове поддельный вексель. Поистине, вор у вора дубинку украл! Банкир сразу опознал в предъявленном векселе фальшивку, Казанове грозила виселица. Он быстро распродал всё своё имущество, включая дорогие сердцу драгоценные безделушки, и бежал на континент.
«В тот день я закончил жить и начал умирать. Мне было тридцать восемь лет», – писал Казанова впоследствии. Сказано, пожалуй, излишне драматично. Но что правда, то правда: с тех пор Фортуна ни разу не одарила его своей лучезарной улыбкой. Ему уже не удавалось проворачивать такие грандиозные авантюры, как организация лотереи во Франции или мистическое «перерождение» престарелой маркизы д’Юрфе. Теперь лишь за карточным столом он мог ещё иногда сорвать банк. Одновременно к сорока годам он начал терять мужскую силу и, хотя жуировал напропалую, близость с женщинами уже не завоёвывал, а только покупал. Притом его наложницами становились преимущественно совсем юные девочки.
Поразмыслив, Казанова решил искать постоянную службу. Прежде он испытывал отвращение к работе. Только в юности служил секретарём у кардинала, затем пытался начать военную карьеру, но бросил всё, стал свободным художником и представлялся чаще писателем или, несколько высокопарно, «гражданином Республики Словесности». Но теперь обстоятельства вынуждали искать постоянного заработка. Конечно, он хотел достойного места: личного секретаря или советника при государе, а ещё лучше какую-нибудь синекуру, почётную должность с твёрдым окладом, но без определённых обязательств.
Казанова задержался в Берлине и стал хлопотать о встрече с королём Пруссии Фридрихом II. Наконец король принял его в парке Сан-Суси в Потсдаме. Беседа развивалась в свойственной Фридриху походной манере: монарх задавал краткие вопросы и требовал чётких ответов. Казанова постарался блеснуть широтой кругозора, представить себя специалистом во всём, чего касался разговор. Но король не позволил ему развить ни одной темы, сбивая с толку неожиданными вопросами. Вдруг, оглядев Казанову с ног до головы, Фридрих заметил: «А вы красивый мужчина». Намёк был ясен, пристрастия короля известны. Казанова ответил шутливым тоном: мол, хотел произвести впечатление умом, а не мужской статью; для этого самого у Вашего Величества есть особая рота красавцев-гренадёров. Фридрих не любил, когда ему отказывали. И предложил Казанове жалкое место наставника в юнкерском училище. Авантюрист счёл предложение унизительным и покинул Германию в ещё более мрачном состоянии духа.
И вот, запасшись рекомендательными письмами, вооружившись смелыми идеями, Казанова отправился в Россию. Он желал овладеть ею. Она виделась ему большой холодной женщиной, тоскующей по его жаркому темпераменту. Она должна была подчиниться ему!

Танцуя от печки
В ту пору Россия в представлении просвещённых европейцев простиралась за границей цивилизованного мира. Но считалось, что, несмотря на суровый климат и дикие нравы, там можно сделать стремительную карьеру, потому что люди образованные и предприимчивые там большая редкость. К тому же в России надолго установилось «женское правление», императрицы одна за другой сменялись на троне, и многим казалось, что войти в доверие к императрице легче и, что греха таить, приятнее, чем к монарху. Поэтому авантюристы, как мухи на варенье, устремлялись в Московию. До Казановы в России побывали шевалье д’Эон (подробнее о нём в №6/2008), затем граф Сен-Жермен (в №7/2008) – этих двоих венецианец знал лично – и многие другие охотники за удачей.
Для пущей важности Казанова прибавил к своему имени титул «шевалье де Сейнгальт» (то была анаграмма его розенкрейцерского имени) и въехал в Санкт- Петербург утром 22 декабря 1764 года, в день зимнего солнцестояния. Позади была самая длинная ночь, и солнце над Невой сияло как червонец, золотило купола храмов и шпиль Адмиралтейства. Вдобавок Казанова нанял квартиру на Миллионной улице. Всё это венецианец посчитал счастливым предзнаменованием, и весёлое настроение вернулось к нему.
В своей квартире он первым делом обследовал огромную по европейским меркам печь. Казанова оценил изобретательность русских, в особенности многоколенный дымоход и печную заслонку, позволявшие сберегать тепло. С такой печью можно себе позволить иметь щелястые двери и окна! Европейцы своими каминами, наоборот, отапливают небо, но зато у них не дует из окон и дверей.
Как и повсюду, где он бывал, у Казановы нашлось немало знакомых. День за днём венецианец наносил визиты, посещал театры, балы и парады, приятно проводил время в гостях за обедом и за картами, играя по маленькой. Невероятно общительный венецианец заводил всё новых и новых друзей. Денег у него было немного, но, благодаря ежемесячному содержанию благодетеля Брагадина и местной дешевизне, Казанова не нуждался, нанял слугу и городской экипаж.
Особую роль сыграли конфиденциальные письма масонов к своим российским собратьям, именно эти рекомендации помогли Казанове завязать дружеские отношения с высокопоставленными военными и вельможами. Вскоре его принимали приближённые императрицы А.В.Олсуфьев, И.П. Елагин, С.К. Нарышкин. Недавняя наперсница императрицы Е.Р. Дашкова (венецианец называл её по-своему – «мадам д’Ашкова») также пожелала познакомиться с Казановой и пригласила его в своё загородное имение. К тому времени Дашкова была уже удалена от двора, но она свела Казанову с Н.И. Паниным, воспитателем наследника Павла Петровича. Через этих придворных Казанова передавал Екатерине II свои проекты.
Надо сказать, что авантюристы бывают двух видов: явные проходимцы и, так сказать, честные рыцари Фортуны. Проходимцы откровенно обманывают своих жертв – чудесами, мистикой, обещаниями исцелений, предсказаниями счастливых номеров в лотерее, превращением свинца в золото. Честные авантюристы, хотя и добиваются того же – денег, высокого положения, – предлагают что-то взамен, чаще всего утопические планы, фантастические проекты. Их авантюризм заключается в том, что эти предложения либо утопичны, либо неосуществимы здесь и сейчас.
Казанова, особенно в начале своей карьеры, часто морочил людей каббалой, исцелениями, алхимией. Но в Россию он приехал как честный авантюрист. Он предлагал императрице собственный проект заселения и освоения пустынных территорий в духе философов-физиократов; организацию лотереи, вроде той, что он успешно провёл в Париже семь лет назад; реформу календаря – переход с юлианского на западный, григорианский; совершенно практичный проект разведения шелковичных червей. Всё это было не ново, когда-то опробовано, у кого-то заимствовано, но талантливо переработано. Казанова рассчитывал стать руководителем масштабного проекта, ну и распоряжаться выделенными средствами, конечно. А потом, глядишь, ещё более приблизиться к императрице. Если не удастся овладеть августейшим телом, оттеснив братьев Орловых, то хотя бы стать наставником государыни, её «вторым Вольтером». Получить бы аудиенцию, а там уж Казанова предстанет кем угодно: военным, министром, финансистом, инженером. Он был уверен в неотразимости своего обаяния, остроте ума и красноречии. Говорить с государыней они будут, само собой, по-французски. Казанова считал, что владеет этим языком в совершенстве; уверял, что это он в Париже ввёл в оборот множество bons mots – словечек. (Некоторые французы были совсем другого мнения, посмеивались над «итальянизмами» и оговорками Казановы.)
В ожидании высочайшего ответа венецианец старался освоиться в России, обращался к простолюдину – мозик, к своему кучеру – шевошик. Вероятно, и они его называли как-нибудь вроде барин Казанов.

Сто рублей за девственность
Казанова пытался, по обыкновению, завести роман, но всё как-то не получалось, и он сам себя утешал: мол, не за этим приехал. И вот как-то раз, прогуливаясь в Екатерингофе с офицером Зиновьевым, Казанова увидел крестьянку изумительной красоты. Она испугалась незнакомцев и скрылась в избе. Повесы вошли следом. В тёмной горнице находились отец, мать и дочь. Казанова распалился, девушка была как раз в его нынешнем вкусе: «Грудь её ещё наливалась, ей было всего тринадцать лет и не было приметно явственных следов созревания. Бела как снег, а чёрные волосы ещё пущий блеск придавали белизне». Сластолюбец переговорил с Зиновьевым, а тот перевёл отцу: барин-иностранец хочет взять его дочь в услужение, с исполнением супружеских обязанностей. Отец почесал в затылке и ответил: «Сто рублёв. За девство». Цена была высока, но, учитывая, что в дальнейшем никакого жалования наложнице не полагалось, нужно было только кормить и одевать, то сделка выходила фантастически выгодной. Казанова вспомнил, во сколько ему обходились содержанки в Париже и в Лондоне, и охотно согласился. Кроме того, он обещал отпускать девушку по субботам в баню, а по воскресеньям в церковь. Когда уже ударили по рукам, отец вдруг потребовал: «Извольте удостовериться в целости и сохранности!» И Казанова тут же опытной рукой удостоверился.
С тех пор он зажил почти семейным человеком. Свою наложницу он назвал Заира – то ли в подражание модным романам, то ли оттого, что Заира произносится легче, чем Глафира. Одел он её на французский манер, научил немного изъясняться по-итальянски.
Они если и не полюбили друг друга, то чувствовали взаимную привязанность. Заира ревновала, когда друг-хозяин загуливал. Притом она любила гадать на картах, и ей всякий раз выпадало, что мил-друг ей изменяет.
В конце концов Казанова стал её поколачивать. Вначале, как истинный демократ, он старался воздействовать на слугу и на Заиру только ласковым убеждением. Но вскоре согласился, что правы его русские друзья, говорившие ему: «Слова тут силы не имеют, убеждает только плеть. Слуга, рабская душа, почешет в затылке после порки и решит: «Барин меня не гонит, раз бьёт, значит, любит, я должен верно ему служить». Впрочем, Казанова признавал и хорошие качества русского работника: «Нет в мире лучшего слуги, чем россиянин, неутомимый в работе, спящий на пороге господской опочивальни, дабы явиться по первому зову, всегда послушен, не перечит, коль провинится, вовсе не способен украсть; но он звереет либо дуреет, выпив стакан крепкого зелья, и этот порок присущ всей нации».
Господин и наложница трогательно примирялись, но не надолго. Один раз Казанова воротился домой на рассвете и едва успел увернуться от брошенной в него бутылки – Заира была в бешенстве, а на столе лежали раскинутые карты. И на этот раз они не солгали.
Накануне Казанова кутил в развесёлой компании, в центре внимания мужчин была француженка ла Ривьер, приехавшая в Россию со своим любовником. Она зарабатывала тем, чем Бог наградил каждую женщину; куртизанка со смехом говорила, что все свои деньги хранит в карманах мужчин. Рядом с Казановой сидел белокурый красавчик Лунин, любимец одного вельможи. Лунин начал оказывать венецианцу недвусмысленные знаки внимания. В конце концов они уединились и нескоро вернулись в общую залу. Ближе к ночи началась оргия: ла Ривьер неутомимо услаждала нескольких мужчин, и только Лунин с Казановой, пресыщенные, сидели у огня. «Мы напоминали двух добродетельных старцев, кои снисходительно взирают на безумства буйной молодости», – вспоминал Казанова.
И всё-таки в то утро Казанова поколотил Заиру и вдобавок бросил карты в огонь. Он рассудил, что карты наврали: он не согрешил с дамой. Валет не в счёт.
Примирение состоялось очень скоро. Казанова должен был ехать в Москву и решил взять с собой Заиру. Она была ему так благодарна! Ну как не любить такого барина: он всегда сажал её с собою за стол, а иногда и с гостями; он возил её повидаться с родителями и всегда оставлял её отцу аж целый рубль! Между ними не было нежных признаний, только однажды Казанова заметил: «По крайней мере, я в тебе уверен». В ответ Заира проворковала: «Это потому, что я не б... какая-нибудь».

Путешествие из Петербурга в Москву
Майской светлой ночью 1765 года Казанова с Заирой выехал в Москву в своём дормезе, запряжённом на этот раз четвернёй. Для этого путешествия он нанял извозчика, обещавшего домчать их за шесть дней и семь ночей – это считалось экспрессом, учитывая, что лошадей не меняли на станциях, давая им отдохнуть ночью. Венецианец не поверил вознице, но деньги уплатил вперёд.
На одной из ночёвок извозчик с сокрушённым видом пожаловался, что одна из лошадей не ест, а коли не поест, то и не побежит. Мужик целовал её, уговаривал, тыкал мордой в кормушку, совал сено прямо в пасть – всё без толку. «Ах ты!..» – взревел наконец извозчик, схватил дубину и начал охаживать лошадь по бокам, бил, пока сам не обессилел. И тут – о чудо! – лошадь доковыляла до кормушки и начала с жадностью жрать. Кучер осыпал скотину поцелуями и пустился в пляс. «Я подумал, что такое может случиться единственно в России, где палку настолько почитают, что она может творить чудеса», – вспоминал Казанова.
Извозчик сдержал слово, путешественники прибыли в Первопрестольную, как было условлено. Остановились в хорошем трактире, заняв две комнаты, Казанова нанял городской экипаж, потому что заметил: город вольно раскинулся вширь, а улицы дурно вымощены. А ему предстояло множество визитов.
Казанова ни тогда, ни после не распространялся об истинной цели своей поездки в Москву. Делал вид, что путешествует ради собственного удовольствия. На самом деле, работала цепочка масонских связей: европейские братья рекомендовали его питерским, а те написали к московским масонам-мартинистам («мартышкам», как прозвала их Екатерина II). Масоны – это была сила, доброе слово, сказанное влиятельными братьями в Москве, могло аукнуться и в Северной столице.
В первый же день Казанова развёз письма и получил самые дружеские приглашения. Его радушно принимали с Заирой: «Хорошенькая, как ангелочек, она была утехой всякого общества, и никто не вникал, дочь она мне, любовница или служанка». За неделю он осмотрел в Москве всё: храмы, памятники старины, Кремль, фабрики. Древняя столица ему очень понравилась. Часто по вечерам, вернувшись в трактир, он делал заметки для памяти: «Всегда буду помнить оглушительный перезвон колоколов, что слышал я на всех улицах, ибо церкви были на каждом шагу».
«Те, кто не видал Москвы, России не видал, кто знает русских по Петербургу, не знает их вовсе, ибо при дворе они во всём отличны от естественного своего состояния. В Петербурге все иностранцы. Горожане московские, в первую голову богатые, жалеют тех, кого служба, интерес или честолюбие понудили покинуть отечество, ибо отечество для них – Москва, а Петербург – источник бед и разорений».
«Я нашёл, что женщины в Москве красивей, чем в Петербурге. Обхождение их ласковое и весьма свободное, и чтобы добиться милости поцеловать их в уста, достаточно сделать вид, что желаешь облобызать ручку. Что до еды, она тут обильная, но не довольно лакомая. Стол открыт для всех друзей, и приятель может, не церемонясь, привести с собой человек пять-шесть, приходящих иногда к концу обеда. Не может такого быть, чтоб русский сказал: «Мы уже отобедали, вы припозднились».
«Русские в большинстве своем суеверней прочих христиан. Я приметил, что особливо почитают они Николу-угодника. Они молят Бога только через посредство сего святого, образ коего непременно находится в углу комнаты, где хозяин принимает гостей. Вошедший первый поклон кладёт образу, второй хозяину; ежели там образа не случится, русский, оглядев комнату, замирает, не зная, что и сказать, и вовсе теряет голову».
Однажды Заира уговорила Казанову пойти с нею в баню. Войдя в просторную мыльню, венецианец увидел, что здесь «мозики» и «бабэ» мылись вместе, поливали друг друга водой из шаек, а в парной на полатях хлестались вениками. Казанова убедился, что в бане, по русской пословице, все равны, даже мужчины и женщины. Он посчитал такой обычай свидетельством чистоты нравов. Удивительно, но в этой жаркой атмосфере и он не испытал ни малейшего возбуждения. Однако его задело, что ни один «мозик» не оценил прелестей Заиры!
Настало время возвращаться в Санкт-Петербург. Заира пригорюнилась: она бы вовсе не уезжала из Москвы – так ей здесь полюбилось. А главное, она понимала, что в Питере уже не будет, как сейчас. Здесь она всегда была рядом с господином, а там... Казанова тоже был не весел. Он думал о том, что в недалёком времени надо будет расстаться с Заирой. Но ему, в отличие от девчонки, постоянная совместная жизнь уже поднадоела. Он в который раз убеждался, что не в состоянии долго быть с женщиной – ни мужем, ни преданным любовником.

Заблуждения Казановы
Вернувшись в Санкт-Петербург, Казанова продолжал вести светскую жизнь, посещал друзей и знакомых. Лето в столице – это время парадов и смотров, которые почитались в высшем свете наилучшим развлечением. Венецианец тоже ездил на манёвры в пригородах – смотр артиллерии со стрельбами, смотр инфантерии, смотр кавалерии. После каждого – грандиозный банкет.
Казанова продолжал докучать императрице проектами. А между тем он совершил много ошибок, иные – задолго до путешествия.
Во-первых, он приехал в Россию незваным гостем, а русские этого не любят. Екатерина II в начале своего царствования в массовом порядке вербовала колонистов для заселения Поволжья и юга страны, предоставила колонистам щедрые льготы. Но массовый призыв себя не оправдал. Только основательные немцы закрепились в Поволжье. Зато множество сомнительного сброда осело в столицах и крупных городах, превратившись в лучшем случае в галантерейщиков, парикмахеров и скверных домашних учителей. Ко времени приезда Казановы массовую иммиграцию сменили индивидуальные вызовы, императрица лично приглашала иностранцев, преимущественно учёных. Приглашённый, будь то учёный или актёр, даже признанный непригодным, получал из казны компенсацию дорожных расходов и некоторую сумму «отступных». Если бы Казанова только захотел, то мог бы подготовить почву для приглашения – посылкой своих книг, письмами, связями, теми же проектами. Но – самонадеянность подвела.
Во-вторых, все тёплые места были заняты своими, уже доказавшими личную преданность. Система фаворитизма давно устоялась, чаще всего «в случай» попадали военные. Стать фаворитом помогала лишь Фортуна, личные качества здесь не имели решающего значения.
Даже за карточными столами ведущие места были распределены между местными профессионалами-шулерами.
Вдобавок здесь не всегда платили карточные долги, вернее, карточный долг почитался священным только в среде игроков-дворян. Казанове оставалось только войти в шайку шулеров на правах «шестёрки» либо играть по маленькой ради собственного удовольствия.
Наводя мосты к императрице, Казанова обратился явно не к тем людям – всё это были если не оппозиционеры, то люди, уже не вызывавшие полного доверия. Ставка на масонские связи также не оправдала себя. Екатерина II настороженно относилась к тайным ложам. Позднее она сурово расправилась с московскими «мартышками», особенно с кружком выдающегося писателя-просветителя Н.И. Новикова, заподозрив братьев во вредном влиянии на наследника Павла Петровича. Попал под горячую руку и великий архитектор В.И. Баженов: Екатерина разглядела масонские знаки в декоре дворца в Царицыно, и этот шедевр русского зодчества остался недостроенным.
Не одного Казанову, многих европейцев вводила в заблуждение обманчивая ласковость императрицы, всегда любезной, никогда не выдававшей своего гнева. Сам Казанова видел, как «государыня, входя, остановилась на пороге, скинула перчатки и протянула свои прекрасные руки часовым для поцелуя». Руку для поцелуя она подавала так часто, что приучилась брать нюхательный табак левой рукой, дабы кто-нибудь, прикладываясь к ручке, ненароком не чихнул. Ей целовал руку даже «протопапа» (протопоп то есть), правда, после того, как она целовала его длань. А на приёмах императрица целовалась щека в щёку со всеми благородными девицами, ей даже приходилось заново румяниться и пудриться. А на деле-то Екатерина была кремень, действовала лишь иногда лаской, а чаще – таской. Уговорить, склонить, тем более подчинить такую женщину не удавалось никому. Российскую власть в послепетровскую эпоху кто-то остроумно окрестил «гинекократией». Казанова заметил: «Единственное, чего в России не хватает, – это чтобы какая-нибудь великая женщина командовала войском». Вероятно, он знал, что, решившись на переворот, будущая императрица и её подруга Дашкова облачились в гвардейские мундиры.
Хорошо ещё, что Казанова не пытался соблазнить императрицу «царской наукой» (так именовали здесь златоделанье, иными словами – алхимию), а также каббалой и прочими фокусами – Екатерина всё это порицала.
Некоторые свои просчёты Казанова осознал уже тогда, ожидая развязки. Однако сделанного не воротишь, надо было продолжать игру. Тем временем близилась осень, Казанова уже подумывал об отъезде, но Елагин и Панин удерживали его, обещая ускорить встречу с императрицей.
Наконец Панин известил Казанову, чтобы он приходил утром в Летний сад, где императрица любила совершать моцион – там вельможа и представит венецианца государыне.
Опять не аудиенция, а встреча в саду, как в Потсдаме. Казанова был немного разочарован, но не отказываться же!
В назначенный час Казанова прогуливался средь мраморных статуй, волнуясь, как перед первым свиданием. Наконец появилась императрица, впереди вышагивал граф Орлов, поглядывая по сторонам совсем по-орлиному: не грозит ли его царице какая-либо опасность. Рядом с Екатериной шёл Панин, занимая спутницу беседой.
Поравнявшись с Казановой, императрица остановилась, приветствовала его ободряющей улыбкой и спросила: «Нравится ли вам здесь?» Она как бы подсказала гостю первую реплику, ибо похвалы государству и государыне были ритуальной необходимостью подобных бесед. Казанова рассыпался в похвалах мудрости Её Величества и с полчаса толковал обо всём, что мог припомнить достойного в России.
Впервые увидев императрицу вблизи, побеседовав с нею полчаса, Казанова вновь был очарован ею, отметив про себя: «Государыня, роста невысокого, но прекрасно сложенная, с царственной осанкой, обладала искусством пробуждать любовь всех, кто искал знакомства с нею. Красавицей она не была, но умела понравиться обходительностью, ласкою и умом, избегая казаться высокомерной».
Затем Екатерина II спросила Казанову о его встречах с королём Пруссии, потом об обычаях и праздниках венецианцев. Его ответы были занимательны, царица улыбалась.
Наконец Казанова тактично напомнил о своих проектах. Екатерина вздохнула: «Вы пишете на бумаге, которая всё стерпит, я же, бедная императрица, имею дело с человеческой кожей». Она даже не упомянула о большинстве проектов Казановы, и это уже был ясный ответ. Только о лотерее заметила вскользь: «Меня хотели убедить, чтоб я допустила её в моём государстве, я согласилась бы, но токмо при условии, что наименьшая ставка будет в один рубль, дабы помешать играть беднякам, кои, не умея считать, уверуют, что легко угадать три цифры». Казанова прикинул: рубль в России очень большие деньги, поэтому число участников лотереи сузится настолько, что всё предприятие станет невыгодным для устроителя. Значит, и здесь – мимо цели. (Беспечный Казанова должен был бы знать, что незадолго до его приезда в Россию там уже состоялась первая лотерея, её организовал Пётр Лефорт, внучатый племянник Франца Лефорта, сподвижника Петра I. Лотерея была неверно рассчитана и скверно организована, молодой Лефорт и сам разорился, и принёс казне убытку в сорок тысяч рублей.)
Казанова чувствовал, что теряет одну позицию за другой, но не собирался сдаваться. Особенно дорога была ему идея реформирования календаря. Его сводила с ума «особливость» времени в России: зимой утром темно, летом ночью светло; пушка Петропавловской крепости стреляет почему-то в полдень, все вздрагивают и вытягиваются во фрунт. Словно самое время здесь ходит строем... И Казанова сказал императрице: «Не было бы деянием, достойным Вашего Величества, принять григорианский календарь?» Он начал приводить доводы в пользу такого решения.
Когда он умолк, Екатерина с той же ласковой улыбкой ответила на все его доводы. Она коснулась всех сторон проблемы – астрономической, собственно календарной и даже экономической, объясняя, почему России больше подходит традиционный юлианский календарь. Готовилась ли она специально к этой беседе, или этот вопрос уже не раз обсуждался, но знала она эту тему лучше Казановы. Главная причина сохранения юлианского календаря, подытожила императрица, заключена в русских традициях и в православной религии. По её словам, она не имела права «нанести подданным моим великую обиду, убавив на одиннадцать дней календарь и тем лишив дней рождения или именин два или три миллиона душ. Скажут, что по своему неслыханному тиранству я убавила всем жизнь на одиннадцать дней. В голос никто сетовать не будет, сие здесь не в чести, но на ухо друг другу будут твердить, что я в Бога не верую».
После этого Казанова только и смог, что почтительно склонить голову.
Императрица удалилась, шурша кринолином и опавшей листвой. Венецианец вдруг почувствовал себя… женщиной! Притом обманутой женщиной.
Эта встреча надолго осталась занозой в сердце. Много, много лет спустя Казанова даже сочинил странную фантазию: будто он беседует с почившей в бозе императрицей (к тому времени Екатерина II уже преставилась). Волею автора Казанова в сей беседе владел инициативой безраздельно. Вот это интервью в кратком изложении.
К. Довольны ли вы, Ваше Величество, внезапною вашею кончиной?
Е. Какая чушь! Подобный вопрос возможно задать женщине отчаявшейся либо слабой здоровьем, боящейся мучительной смерти от долгой, тяжкой болезни. Но ни то, ни другое ко мне не относится, я была счастлива и чувствовала себя превосходно. Худшего несчастья случиться не могло.
К. Как, Ваше Величество! Вы обвиняете Бога в несправедливости?
Скажите, может ли осуждённый, даже если на земле он был самым виновным из людей, почесть правым приговор, обрекающий его на вечные терзания?
К. Помилосердствуйте, что это за кара?
Е. Скука.
Только написав этот опус, Казанова почувствовал, что обида на императрицу оставила его. Он знал, что очень скоро снова встретится с нею – в Вечном саду, где нет места былым обидам.
На последние деньги Казанова устроил для друзей за городом прощальный пир на тридцать персон. Но русские друзья не позволили ему заплатить, взяли все расходы на себя.
Венецианец возвращался в город с новой любовницей – несостоявшейся французской актрисой Вальвиль. Они познакомились в театральной ложе, где мадмуазель Вальвиль смотрела пьесу, в которой ей не довелось играть. В труппу она попала случайно, приехала по контракту, но её игра не понравилась императрице, и её отстранили. Теперь она получала положенное ей по контракту жалованье, жила без дела, без любовника и без паспорта – только по окончании контракта она могла покинуть Россию вместе со всей труппой.
Актриса понравилась Казанове. Он испытал давно забытое волнение. Вернувшись домой, он написал к Вальвиль предельно откровенно: «Я желал бы, сударыня, завязать с вами интригу. Вы пробудили во мне докучные желания и я вызываю вас – дайте мне удовлетворение. Я прошу у вас ужина и желаю знать наперёд, во что он мне станет. Намереваясь ехать в Варшаву в следующем месяце, я предлагаю вам место в дормезе, что причинит только то неудобство, что я буду спать рядом с вами. Я знаю способ получить для вас паспорт. Подателю сего велено ждать ответа, который, надеюсь, будет столь же ясен, как моё письмо».
Уже через два часа он получил согласие, а следующим вечером – полное удовлетворение. Казанова был слегка влюблён, но не обольщался насчёт новой любовницы: «Французские девки, служительницы Венеры, сметливые и обхождению наученные, все такие, как Вальвильша, – без страстей, без темперамента и потому любить не способны. Они умеют угождать и действуют по раз заведённому порядку. Мастерицы своего дела, они с одинаковой лёгкостью, шутя, заводят и порывают связи. И это не легкомыслие, а жизненный принцип. Если он не наилучший, то по меньшей мере самый удобный».
Через несколько дней был получен и паспорт мадемуазель Вальвиль. Теперь нужно было пристроить Заиру. К ней давно приглядывался земляк Казановы – знаменитый архитектор Ринальди, уже сорок лет живший в России. Правда, ему уже было семьдесят, но он был добрейший человек. С жалостью в сердце Казанова объяснился с Заирой. Она всплакнула, а успокоившись – согласилась. Ринальди был в восторге. Все вместе, так сказать, дружной семьёй, съездили в Екатерингоф, где Заира была продана во второй раз. «Век тебя помнить буду», – сказала она Казанове на прощанье.
Вскоре венецианец с любовницей покинули Санкт-Петербург. Актриса была весела, трещала без умолку. А Казанова молчал, делал вид, что дремлет. На душе было пасмурно.
В глубине души Казанова понимал причины некоторых своих неудач, о других догадывался, но самолюбие не позволяло принять их на свой счёт. Ему было легче сделать привычный для иностранца вывод: европеец, свободный человек, не может преуспеть в России, стране несвободной.
А как же любовь? Ведь она вольна, как птица! Казанова любил и был любим, везде, где бывал: как в деспотической Турции, так и в свободной Франции. Но в России ему достались только две француженки, не бесплатно, да русская наложница, купленная за сто рублей.
Карета Казановы катилась под уклон. И ей уже никогда не суждено было подняться в гору.

* * *
Россия не отпускала. Иногда Казанова видел во сне величавую императрицу с девичьим лицом Заиры.
Весной 1770 года он узнал, что в Ливорно стоит эскадра русских кораблей под командованием графа Алексея Орлова. Венецианец встрепенулся. Вот чьей поддержкой нужно было заручиться ещё тогда, в России! И авантюрист сломя голову помчался в Ливорно. Он посетил флагманский корабль. Орлов встретил его радушно, обнял, с удовольствием вспоминал их встречи в Санкт-Петербурге. Казанова рассказал о своём давнишнем путешествии в Турцию, представил себя большим знатоком османов, убеждал адмирала, что без его помощи эскадра не пройдёт через Дарданеллы, не пробьётся к Константинополю. Орлов как-то сразу поскучнел, куда-то заторопился.
Скоро всех позвали к столу. Орлов был по-прежнему любезен, но больше внимания уделял парочке мелких авантюристов Анжу и Саре Гудар, которых Казанова считал ничтожествами.
Но Орлов жил с красавицей Сарой, поэтому и мужа её привечал.
После ужина адмирал задержался возле Казановы и сказал: «Я не могу вам дать никакой должности на военном корабле, но предлагаю ехать в качестве моего друга».
Это значило – забавлять хозяина, как это делал Анж Гудар. Нет уж, увольте! Казанова молча поклонился, спустился в шлюпку и отбыл на берег.
Русская эскадра так и не прошла через Дарданеллы. Узнав об этом, Казанова горько усмехнулся: я же говорил! Вот, Россия, кого ты потеряла!