Владимир ШЛЯХТЕРМАН

Стрелок-радист Александр Латернер
Советские самолеты «Ил-2» в бою
Курская дуга, июль 1943 года. Горит колонна противника, атакованная советской авиацией

Необыкновенная история обыкновенного стрелка-радиста Великой Отечественной

Посыльный из штаба полка с трудом растолкал заспанного стрелка-радиста Александра Латернера:
– Товарищ старшина, начальник штаба товарищ майор вызывает.

Два часа назад экипаж дальнего бомбардировщика вернулся из полета. Почти восемь часов в воздухе. Александр быстро оделся, на декабрьском морозце окончательно проснулся, вошел в избу, где располагался штаб авиаполка, доложил:
– Товарищ майор, по вашему приказанию...
– Садись, старшина, – начштаба кивнул на табурет. Александр удивился: из экипажа он был один. Сел. Начальник штаба вынул из конверта несколько листков.
– Командование направляет тебя на учебу в академию Жуковского, в Москву. Сдашь интенданту оружие, получишь, что полагается. К новому году прибыть на место.
– Но почему меня? – растерянно произнес Александр. – Конца войны еще не видно.
– Скоро будет видно, – веско произнес майор. – Сам знаешь, куда уже летаем. После Курска только мы наступаем. А почему тебя? Посчитали, что у тебя наибольшие шансы сдать экзамены. У остальных ребят с грамотейкой плоховато, а ты в институте учился. И боевого опыта тебе не занимать. Мы подсчитали,– он покосился на справку: – Сто один боевой вылет, двух «мессеров» сбил.
Шел декабрь 1943 года.
В семье Латернера бережно хранится эта пожелтевшая от времени, с надорванными краями бумажка в половину тетрадного листа. В ней удостоверяется, что воздушный стрелок-радист Латернер совершил 92 боевых вылета ночью и 9 боевых вылетов днем. Подпись: начальник штаба гв. майор Алексеев. Правда, в одной из заметок Александр упомянул про свои 120 боевых вылетов. Недостающие 19, возможно, состоялись в 1941 году, до того как сбили их «Ил-4» и Латернер попал в госпиталь. В сорок первом было не до справок.
Подготовительные курсы пролетели быстро. Александру, бывшему студенту Московского энергетического института действительно было легче, чем многим другим слушателям, прибывшим из фронтовых частей. Хорошо сдал экзамены, а вот на последней комиссии случилась заминка. Кто-то из членов комиссии со значением произнес:
– Латернер, Латернер... Вы в анкете указываете, что русский, а фамилия у вас явно не русская. Как это понимать?
Александр ответил с вызовом:
– Я потому Латернер, что мой отец Латернер, и мой дед Латернер, и прадед тоже. И все были русскими офицерами, служили в русской армии, служили России.
– Ах, вы еще дерзите? Свободны!
Когда вывесили списки принятых, Александр не нашел своей фамилии и направился к начальнику академии. Генерал выслушал, позвонил в комиссию, попросил доложить о слушателе Латернере. Удовлетворенно хмыкнул, повесил трубку. Вызвал кадровика:
– Через сорок минут принесите мне на подпись список слушателей первого курса инженерного факультета. Не забудьте на букву «эль» записать: Латернер Александр Леонидович.
(Строго говоря, вспоминая о предках, Александр должен был назвать французскую фамилию Де ла Турне. В 1818 году в Петербург прибыл Жозеф де ла Турне. Он был милостиво принят окружением Александра I, поступил на службу в русскую армию. Женился на одной из Волконских; сносно знал русский язык и стал на русский манер Латерне, а потом и Латернером. Потомки его служили в армии, занимались предпринимательством, не забывали и Францию. Так, женой русского дворянина Леонида Латернера стала француженка Элиза, родившаяся в России.)

Небесные тихоходы
Разговор в штабе происходил в декабре 43-го, а экзамены и того позже – в начале 44-го. А до этого, в 1939-м, первокурсника Московского энергетического института призвали в Красную армию и направили в Запорожскую школу младших авиационных специалистов. Стал стрелком-радистом бомбардировщика.
На аэродроме и застала его война. Полк летал бомбить немецкие гарнизоны и аэродромы на советской земле. Было странновато слушать, когда экипажу ставили задачу:
– Сегодня цель – аэродром под Минском.
Или:
– Летим бомбить железнодорожный узел Смоленск.
Или:
– В районе Барановичей обнаружена крупная танковая колонна противника. С воздуха охраняется истребителями. Стрелкам-радистам быть особенно бдительными.
Среди ночных наш «Ил-4»
Был самым дальним кораблем...
Сейчас о нем совсем забыли...
Да, он в котел победы общей,
Как каждый честный ветеран,
Свою внес долю и не ропщет,
Хотя несправедливо, в общем,
Забыть такой аэроплан!
Эти строчки Александр Латернер написал в 1979 году. Не забыт наш главный дальний самолет той поры, стоит на Поклонной горе. Созданный в конструкторском бюро Ильюшина, этот дальний бомбардировщик (он назывался ДБ-3Ф) поднялся в воздух в марте 1936-го. За годы Великой Отечественной изготовили 5256 машин. Два двигателя по 1100 лошадиных сил развивали скорость до 430 км/час. Но в сорок первом он был чуть ли не в два раза медленнее. Расчетная загрузка – 1000 кг, хотя нередко экипаж умудрялся брать 2500 кг бомб. Экипаж: пилот, штурман, стрелок-радист и стрелок. Двое последних располагались в хвосте: стрелок-радист с пулеметом сверху, а его напарник внизу, чтобы пулеметным огнем отражать атаки истребителей с их излюбленной позиции сзади и снизу. При этом боевые места стрелков ничем не были защищены. Однажды Саша снял с обгоревшей машины бронеспинку, такую, как в кабине пилота, и повесил ее на проволоке перед собой. Обзор ухудшился, зато после одного из вылетов он обнаружил несколько пулевых вмятин как раз напротив груди.
Тихоходы-бомбардировщики в безоблачные летние дни были превосходными целями для зенитчиков и истребителей противника. Только прицельный огонь с бомбардировщика заставлял немецких летчиков держаться на почтительном расстоянии. Каждый раз стрелок-радист Александр Латернер старался брать как можно больше боеприпасов: одиночными выстрелами немца не отгонишь. Пожалуй, ни один боевой вылет не обходился без потерь, а число пробоин шло на десятки.

Поединок
Раннее утро 23 июля 1941 года. Только-только рассвело, а экипаж уже на месте. Александр Латернер принял сообщение: в ночь на 22 июля немцы впервые бомбили Москву. У всех одно желание – отомстить. На сегодня задание: ударить по немецкому аэродрому под Шепетовкой.
Взлетели, появились над целью, несмотря на зенитный огонь, отбомбились. Возвращались также без прикрытия. Уже перелетели линию фронта, когда настигли «мессершмиты». На «Иле» появились пробоины, мотор стал «чихать». Истребители без труда расправились с передовой группой; затем три «мессера» набросились на отставший бомбардировщик. Один подлетел очень близко, Александр дал длинную очередь и, видно, попал в летчика: истребитель «клюнул» носом и через минуту упал, взорвавшись на земле.
Но «Ил» атаковали два других. Саша с ужасом увидел, как снаряд – не пуля, а снаряд! – попал в стрелка Алешу Кравченко. Более страшной картины себе не представить. (На Курской дуге снаряд танковой пушки метрах в пятидесяти от меня попал в солдата. Стоял человек – и вдруг нет его. Мы ничего не смогли похоронить...)
Кабина бомбардировщика покрылась красными пятнами, осколки впились в ноги Латернера. Саша не мог понять, как тот снаряд не разнес их самолет. Вероятно, Алеша своим телом спас их. Между тем вспыхнуло пламя на крыле, машина резко пошла вниз. Огонь погас, но остановить падение не удалось. Садились на брюхо, колес не было: их сбило снарядами. На поле самолет разлетелся на куски. Сколько раз Александр терял сознание в то утро, он не помнит. Но в минуты просветления помог выбраться из-под обломков штурману Ивану Куликову. А потом уже вдвоем, руками, стали откапывать кабину пилота, где лежал, зажатый кусками обшивки, командир Николай Пятницин. Чудо, но он не был даже ранен!
Они выбрались, поддерживая друг друга, и заплакали.
...В августе сорок первого Александр думал о том, как скорее вернуться в строй и тоже полетать над Берлином. Прошло больше двух месяцев, его подлечили, вынули осколки, направили на долечивание. На одной станции он увидел однополчанина возле грузовика. Оказалось, их полк базируется недалеко. Тут же решил сбежать с санитарного поезда. Через несколько минут, помогая себе костылями, он влез в кузов, как был, в больничной пижаме.
В полку Саша быстро отставил костыли, а вскоре его допустили к полетам на привычном месте стрелка-радиста. Позывные экипажа – «Ласточка-22», сокращенно
«Л-22». Полк то и дело перемещался с аэродрома на аэродром: командование авиадивизии получало задания действовать в интересах Северо-Западного, Центрального, Южного, Северо-Кавказского и других фронтов, по сути, от Балтийского моря и Карелии до Черного моря и Кавказа. В журнале боевых действий полка за 1942 год есть такая запись: весной наносились «удары по промышленным и административным центрам противника, по городам Кенигсберг, Данциг, Тильзит, Варшава, Трептов, Берлин». Саша Латернер, по свидетельству домочадцев, о таких налетах не распространялся. Правда, в стихах упомянул:
Мы Кенигсберг на нем бомбили...
Мы на Берлин летали...
Кто это «мы» – его полк, экипаж, или вообще советские летчики?

Ювелирная работа
Однажды Александра вызвали в Ленинскую комнату. Капитан протянул ему «Правду» от 19 августа 1942 года:
– Посмотри указ, может, кого знакомых встретишь, – и пояснил: – Это про нас, дальнюю авиацию.
Латернер сначала взглянул на вечернее сообщение Советского информбюро: «В течение 18 августа наши войска вели бои с противником в районах юго-восточнее Клетская, северо-восточнее Котельниково, а также в районах Пятигорск и Краснодар».
Клетская, Котельниково... Александр не раз пролетал над этими местами: равнина с редкими лесами и балками, простор для танковых масс. Немцы рвутся к Волге, что их остановит? Он вздохнул и стал читать Указ Президиума Верховного Совета СССР «О награждении начальствующего и рядового состава Военно-Воздушных сил Красной Армии». Указ большой – на трех страницах, 837 фамилий. Сначала о присвоении звания Героя Советского Союза. Две фамилии, этих он не знает. Затем награжденные орденом Ленина, Красного Знамени. Давыдов Геннадий Кузьмич, командир его самолета! Надо срочно найти его, поздравить, он, наверное, еще не знает.
Просматривая дальше, дошел до раздела «Орденами «Красной Звезды». И вдруг под номером 138 прочитал: сержант Латернер Александр Леонидович!
Через несколько дней Александр узнал: 23 августа тысяча немецких самолетов, в основном бомбардировщики, обрушились на Сталинград. Город, раскинувшийся на десятки километров вдоль Волги, запылал. Горели заводы, жилые кварталы, горела Волга. Все время, что они летали бомбить армию Паулюса, а потом и аэродромы, с которых транспортные самолеты пытались снабжать окруженные войска, эти пожарища служили ориентирами. Бомбежки по немецким позициям в Сталинграде требовали ювелирной работы: нередко дома на одной стороне улицы занимали немцы, на другой – наши. Латернеру вручили медаль «За оборону Сталинграда», а летом 1943 года наградили орденом Отечественной войны 2-й степени.
В документах нахожу записи и о других заданиях экипажам: бомбить железнодорожные узлы и аэродромы, переправы и артиллерийские позиции. И запись, не совсем обычная для дальней авиации: удары по войскам и технике противника на поле боя; другими словами – то, что обычно делают бомбардировщики ближнего боя и штурмовики. Наверное, их не хватало. В отчете 7-й гвардейской авиадивизии, куда входил и 21-й гвардейский полк Латернера, за 1943 год отмечалось: из 3416 боевых вылетов 681 пришлось по войскам на поле боя. А по аэродромам, к примеру, только 525. Именно в этих условия перед экипажами вставали самые сложные задачи, в первую очередь – четкое взаимодействие с наземными частями. Нередко, особенно на северо-западе, окопы сторон находились в 400-500 метрах друг от друга. Надо было сбросить бомбы так, чтобы не попасть по своим. Привычных ориентиров при налетах на города или железнодорожные узлы не существовало. Поэтому была разработана довольно сложная, но эффективная система наведения бомбардировщиков на цели: радиомаяки, приводные станции, пеленгаторы, светомаяки.
В июле 1940 года немецкий ночной истребитель сбил над Германией британский бомбардировщик. И командование Люфтваффе поверило в перспективность машин, оборудованных для ночных полетов. Вместо двух малочисленных авиагрупп возникли шесть авиаэскадр – 700 истребителей и 1500 радиолокационных постов на всех фронтах. К преимуществам истребителей в скорости, маневренности, вооружении прибавилось еще одно: мощные фары. Прожекторы ловили машину, минуту-другую вели ее. Положим, летчику искусным маневром удалось увернуться от лучей. Но тут подлетал истребитель, включал фары, ослеплял стрелков и бил из пушек и пулеметов. Стрелку-радисту надо было обладать отменной реакцией, чтобы в ту секунду, когда немец включит фары, ударить по ним.
При налете на железнодорожный узел Барановичи Саша и стрелки других экипажей обратили внимание, что истребители патрулировали на разных высотах. А при налете на железнодорожный узел Брест истребитель сбрасывал на парашютах осветительные бомбы выше наших самолетов, тем самым освещая бомбардировщики для атаки «ночников», патрулировавших ниже.
Латернер и другие стрелки-радисты высказывали свои предложения о том, как бороться с «ночниками». Командование дивизии издало небольшую инструкцию. Так, чтобы хорошо просматривалась задняя полусфера, самолет должен был менять курс, делать крен влево и вправо. Летчик совершал эти эволюции (так называются такие действия на «авиа-
языке») по требованию стрелка радиста. Потому нельзя было отвлекаться ни на мгновение. И, разумеется, в любой миг он должен был готов открыть огонь по истребителю. Поэтому перед каждым вылетом Латернер проверял свой пулемет. И ни разу он их не подвел.

После войны
Занимаясь в Академии, Александр, конечно, следил за действиями своего полка. В газетах печатали: Н-ский полк нанес... Экипаж старшего лейтенанта... По знакомым фамилиям он узнавал: наши ребята работают! А уж если кому приходилось бывать в Москве, то обязательно встречались с Латернером. И тогда в небольшой комнате коммунальной квартиры долго не смолкали разговоры. Далеко за полночь гости укладывались на раскладушки и на полу. И все чаще однополчане упоминали о целях в Данциге, Штеттине, Бреслау, других городах. И, конечно, в Берлине. В отчете за январь-май 1945 года нахожу такие цифры: всего самолетовылетов – 796, из них 189 на Берлин, сброшено 830660 кг бомб.
В 1950 году выпускник Военно-воздушной инженерной академии имени Жуковского инженер-механик ВВС Крас-
ной армии – так значится в дипломе – Александр Латернер стал работать воен-
предом на авиационном заводе. А потом его направили преподавателем в Ачинскую авиашколу, что под Красноярском. Следующее назначение – старшим преподавателем военной кафедры Московского энергетического института.
В 1985 году Александра Латернера не стало: война и ранения не прошли бесследно. В этом году готовится к выходу сборник повестей сестры Александра Леонидовича, Татьяны Шимановской «Непридуманная война», в которой подробно рассказывается о семье и родных, о жизни брата.

Цветы с неба
Как-то к Александру подошел сослуживец, настойчиво позвал:
– Пойдем, агитбригада приехала.
– Что-то нет настроения.
– Идем, идем, там такая аккордеонистка. Специально для тебя создана.
Ребята знали, что у него нет девушки. Вообще-то в авиаполку служили женщины: связистки, медики, в столовой. Да и на базах, куда перебирался полк, в БАО – батальонах аэродромного обслуживания – было немало женщин. Но стоило Александру обратить внимание на какую-нибудь особу, то оказывалось, что с ней уже кто-то дружит. А отбивать было не принято.
Саша уселся в первом ряду на скамейку и сразу приметил хорошенькую аккордеонистку. Она держалась раскованно, но скромно, под ее аккомпанемент пели солисты и хор. Начались танцы, он тут же подошел к ней, представился:
– Александр.
– А я Женя.
Он танцевал только с ней. И если замечал, что кто-то направляется к Жене, моментально уводил ее в круг, даже не зная, какие движения надо делать.
…Мы сидим на кухне однокомнатной квартиры Е.Д.Латернер на последнем этаже 16-этажной башни на московской улице Новаторов. В этом же доме, но ниже, живет ее и Александра сын Андрей со своей семьей. Мы рассматриваем немногочисленные фотографии и документы той поры, и она рассказывает:
– Госпиталь наш – я была медсестрой – располагался в десяти километрах от этого авиаполка. Я организовала агитбригаду из наших работников, и мы, когда выдавалось время, выезжали в части, госпитали. Пели, читали стихи, я недурно играла на аккордеоне. И в тот выезд обратила внимание на высокого ладного летчика, не сводившего с меня глаз. Потом я узнала, что Александр – стрелок-радист. С удовольствием танцевала, к концу вечера поняла: влюбилась! О, это было прекрасно!
Она замолкает, улыбка трогает ее лицо. Женя сейчас там, в сорок третьем году, на импровизированной танцплощадке авиационного полка, и я любуюсь ею...
В тот вечер считала – сколько самолетов улетело. Девять. Под утро выскочила во двор и опять считала, закричала: ура, все вернулись! А были ночи, когда одна, две, а то и три машины не возвращались.
– А я не знала, вылетал ли Саша, вернулся ли. Неудобно вспоминать, но я радовалась, когда была нелетная погода.
Однажды, когда она, как всегда, считала возвращавшиеся самолеты, один из них чуть отклонился от привычного курса и стал заходить на посадку над госпитальным двором. А через минуту недалеко от нее плюхнулся на землю букетик цветов, привязанный к гаечному ключу. К нему был прикручен и конверт. Евгения прочла – ей! С тех пор регулярно падали с неба небольшие железяки с цветами и конвертами. А иногда спускались маленькие записки: командир сообщал, что сегодня Саша не летал.
Осенью сорок третьего Евгения вернулась в Москву: золотую медалистку без экзаменов приняли в Московское высшее техническое училище имени Н.Э.Баумана. Второго января 1944-го Александра зачислили слушателем подготовительных курсов Академии Жуковского. А два дня спустя они пошли в ЗАГС. У них родился сын.
Теперь у Андрея и его жены Наташи сын Александр – в честь деда. И дочь, у которой свои две дочери; прабабушка обожает правнучек, лето проводит с ними на подмосковной даче, куда они приезжают из Парижа, где живут с мамой. Далекие потомки де ла Турне свободно говорят по-французски и по-русски. 

Редакция благодарит начальника Центрального архива Министерства обороны РФ полковника ПЕРМЯКОВА И.А. и сотрудников ЦАМО за помощь в подготовке этого материала

---